"No final"

[dn-maxi-fest]

Автор: ilana
Фэндом: Death Note (аниме)
Рейтинг — PG-13
Пейринг: Лайт/L (ну или L/Лайт, кто их разберет)
Жанр: слэш, AU, формально H/C
Размер: миди
Аннотация: Стоять под дождем бывает вредно для здоровья, а оставаться в тепле — неполезно для хитрых планов.
Написано на Light-kun fest, тема № 12.
Предупреждения: Сопли (в прямом смысле слова!), дикое OOC (на этот раз, увы, не только в области мотивации, но и в области манеры поведения), сбившаяся хронология (как на уровне минут, так и на уровне лет), плагиат (не помню на что, но точно плагиат, зуб даю). Отсутствие логики, идеи, сюжета и концепции. И еще это очень-очень нудно.
Дисклеймер: Персонажи и мир по праву принадлежат создателям манги, дождь и колокола — создателям аниме, тема — организаторам конкурса, а аффтар просто не вовремя проходил мимо…
Размещение: Делайте что хотите, но если я буду об этом знать — хуже точно не будет.
От автора: Это мой первый элолайт и, смею думать, последний. Наверное, поэтому я впихнула в него слишком много и одновременно слишком мало. Слишком много слов и слишком мало того, что делает из набора слов — фанфик. Не судите слишком строго. Может, по данному тексту этого не видно, но я просто люблю этих персонажей.
Статус: законченное и забытое

В здании штаба стояла унылая тишина. Что-то переменилось в настроении людей, посвятивших жизни охоте за Кирой, после того, как им в руки попала черная тетрадь, разлинованные листы которой были исписаны именами погибших людей. Будто в момент, когда L отстегнул цепь, соединявшую его с главным подозреваемым, распалась и какая-то незримая связь, что делала из нескольких собравшихся в одной комнате людей единую команду, работающую над одним делом. Все вроде как продолжали что-то делать, изучать результаты экспертизы тетради, сверять списки жертв, размышлять, почему погиб Хигути и как тетрадь попала к нему, пытаться выяснить что-то у сурово молчащей Рэм. Но не было больше ощущения, что это действительно нужно. Было только чувство долга, лишь ненамного пересиливающее усталость, и быстро угасшее оживление от встречи со сверхъестественным. И когда смерти преступников начались вновь, это было всё равно что объявление новой войны через день после окончания предыдущей. Это было нечестно. Третий раз начинать всё заново, по-прежнему не зная о настоящем Кире ничего. Хотя нет, на этот раз было известно, как он убивает. Но кто он, и где он живет, и тот же ли это человек, что год назад повелся на провокацию Тейлора, или его наследник, и почему он передал свое дело в руки этого типа из корпорации «Ёцуба» одновременно с арестом Мисы и Лайта, и сколько всего было тетрадей, и когда, кому и от кого они переходили… Всё это пока что было загадкой. Почти готовая схема рассыпалась на кучу плохо стыкующихся между собой деталей.
И самой неудобной было «Правило тринадцати дней». Именно к нему постоянно возвращал приунывшего L его безупречный мозг, умеющий распутывать и не такие ребусы. Если бы этого правила не было, вероятность того, что это Лайт повесил всю вину на Кёско Хигути, а сейчас предоставил Мисе казнить преступников, можно было бы принять за 99%. Другими словами, если бы правила не было, Лайту было бы нужно его выдумать — чтобы снять с себя обвинение. А значит, это правило (как и саму тетрадь) определенно нужно было проверить.
Это говорил мозг L. А его сердце, которому он упорно отказывал в праве голоса, вопило совсем о другом.
О том, что время, которое детектив провел в компании подозреваемого номер один, хоть и не ознаменовалось прорывами в профессиональной деятельности, но запомнится ему как самые счастливые дни всей его дурацкой бесприютной жизни. Что мир перевернется в момент, когда Лайт уйдет из штаба, и навсегда потухнет и потеряет смысл, если уйти ему придется в сторону виселицы. Что он, L, не имеет больше ни морального права, ни желания охотиться на Киру, прекрасно зная при этом, что именно с Кирой он каждый день сидел бок о бок за компьютерным столом и что с Кирой же чуть ли не каждую ночь барахтался в постели.
Что же касается Лайта, то у него тем более не было причин для бурной деятельности. От него уже ничего не требовалось. Только ждать. Рано или поздно L снова начнет подозревать Мису. И тогда ловушка захлопнется. Ему, Лайту, и пальцем пошевелить не потребуется. Поэтому он особо и не шевелился, просто сидел в штабе (уходить он не имел права: тогда бы за ним последовала и Рэм, и стало б ясно, кому на самом деле принадлежит тетрадка) и пытался уложить в своей многострадальной голове два набора воспоминаний. Те, что вернулись в мгновение ока, стоило ему взять в свои руки родную тетрадь, будто возвратившие его в прошлое, сверхмощный заряд былой ненависти и былой целеустремленности, ядовитый и неумолимый, как вирусный файл на подброшенной флэшке, — и те, что накапливались слой за слоем, час за часом с того самого момента, когда он отказался от тетради, воспоминания о спорах и обидах, подозрениях и сомнениях, о случайных разговорах и неосторожных словах, о том, как привычка видеть краем глаза темнеющий слева странный силуэт превратилась в желание вернуть его поскорее каждый раз, когда цепь ненадолго размыкалась, о том, как однажды стало понятно, что так всё продолжаться не может, и о том, как всё продолжилось совсем по-другому. Эти воспоминания тоже были отравой, сладкой и смертельной, они уничтожали всё, во что он имел право верить. Да, когда-то, там, в прошлом, он принял в себя боль от несовместимости своей высшей цели и человеческих привязанностей, смирился заранее со всеми возможными потерями. Но тогда в круг этих привязанностей входили только родители и сестра. И кто мог предсказать, что к ним когда-нибудь добавится еще кто-то? Тем более — смертельный враг?
Это же надо так вляпаться — влюбиться по уши в человека, которого ненавидел, а потом еще и неожиданно вспомнить, что должен его убить. Вроде как и нетрудно восстановить в памяти пятьсот причин своей ненависти, оба набора воспоминаний услужливо выдавали кошмарные оскорбления, недоверие, вызовы, угрозы, коварные ловушки и методичное капанье на мозги. Вот только почему-то это самовнушение не оказывало никакого действия. Стоило привычно скосить глаза влево, и становилось понятно, что две половинки, на которые Лайт, находясь в здравом уме и твердой памяти, разорвал свою душу, не собирались срастаться обратно. Кира мог сколько угодно желать смерти L, но несправедливо обвиненный мальчишка по-прежнему был безнадежно влюблен в занудного детектива…

— Тебе не кажется, что нам надо поговорить? — спросил L своим ничего не выражающим отстраненным тоном. Лайт вздохнул:
— Поговорить? Нет, Рюзаки, я не думаю, что сейчас мы в состоянии сказать друг другу что-нибудь умное.
— Лайт-кун сомневается в своей способности говорить умные вещи? С каких пор?
— В этой способности я не сомневаюсь, — хмуро ответил Лайт. — Я сомневаюсь в нашей обоюдной способности придерживать умные слова до момента, когда от них никому не станет хуже.
— До сих пор мы вроде неплохо ладили, разве не так?
— Раньше, — Лайт поднял сжатую в кулак руку, демонстрируя непривычно голое запястье, — вот здесь была цепь. Раньше не было никакой разницы, хорошо мы ладим или плохо. Не знаю, что должно было случиться, чтобы ты согласился меня отпустить. А сейчас я… Можешь считать, что сейчас я боюсь.
— Ты боишься, что я тебя отпущу?
— Боюсь, что ты меня выгонишь. Я ведь всегда участвовал в расследовании только как подозреваемый. Даже тогда, когда мы вместе учились в университете и ты называл меня своим лучшим другом.
— Своим первым другом, — поправил его L.
— Да… Так. Даже тогда ты на самом деле думал только о том, как бы заставить меня о чём-нибудь проговориться или как-то еще себя выдать, в общем, о чём-то в этом роде. А сейчас, с этим правилом тринадцати дней, я уже вроде как и не интересен тебе буду. Подумаешь, сын шефа полиции, вообразивший себя детективом.
— Ты несправедлив, Лайт-кун, — сказал L. Он мог бы сказать больше. Мог напомнить о том, что только благодаря Лайту — и вовсе не в качестве подозреваемого — им удалось так быстро вычислить корпорацию «Ёцуба», и что даже самая безбожная лесть L в адрес Лайта и его дедуктивных способностей была вполне честной, и что шанс оправдания Лайта всегда оставался значимым. Но о главном он всё равно сказать не мог. А Лайт, похоже, и не нуждался в подробном раскрытии темы.
— Раз мои слова кажутся тебе несправедливыми, нам действительно лучше пока не говорить ни о чём, кроме дела. Если, конечно, еще остаются дела, о которых ты можешь со мной говорить.
L не отвечал. Он молча смотрел на юношу, и ощущение дежа-вю не покидало его. Таким же сдержанным, отмеривающим слова на вес золота, скрыто-агрессивным Лайт был в первые дни их знакомства. Даже дольше — до самого заключения. До того момента, когда он вдруг заорал, что он не Кира и его подставили. А в какой момент он снова стал чужим? Сегодня? Нет, это должно было случиться раньше… До того, как преступники снова начали умирать, до его свидания с Мисой… Но во время погони за Хигути он был еще всё тем же Лайтом. Высокомерным, неуступчивым, старающимся быть взрослее, чем он есть, но своим.
Лайту было неуютно сидеть под этим сумрачным взглядом, и не потому, что он боялся, как бы L не додумался до чего-нибудь лишнего, — наоборот, он только и ждал, чтобы тот до чего-нибудь наконец додумался, а угадывать мысли противника заранее так и вовсе было ему в кайф. Его не поведение L настораживало, а собственное. То, что он не использовал этот неожиданный разговор в своих настоящих целях, а начал высказывать какие-то детские обиды. Поначалу ему казалось, что это будет просто хорошим прикрытием для его истинных мыслей, маленькая правдоподобная сцена выяснения отношений, но легкость, с которой он вжился в роль заброшенного детективом экс-подозреваемого, и реальность боли, которую он при этом ощутил, его просто напугали. Он не должен был позволять чувствам брать над собой верх. Не должен был допускать, чтобы этот человек напротив был для него чем-то иным, кроме как главным врагом.
Он не имел права превращать их чистую, совершающуюся на уровне не отягощенных бытовыми мелочами разумов, заряженную ненавистью и честолюбием высокую вражду во что-то меньшее. В грязноватую пену на гребне нахлынувших эмоций, в сопливую ссору надоевших друг другу половых партнеров.
Нельзя было продолжать эту линию. Надо было вернуть Киру. Прежнего Киру. А Лайта, если он пока не в состоянии контролировать свои дурацкие чувства, ограничить в действиях. С этого момента — ни слова об их отношениях. После такого разговора это тоже будет выглядеть вполне реалистично.
Поэтому Лайт, так и не дождавшись ответа, повернулся к компьютеру и, с обиженной миной на лице, начал перечитывать отчет об экспертизе тетради.

L медленно шел по коридору. Коридору здания, построенного по его приказу. Еще зимой он знал, что это расследование затянется надолго и нельзя будет провести всё это время в переездах из гостиницы в гостиницу. Но неделю назад он почти поверил, что его пребывание в этом небоскребе подходит к концу.
Неделю назад он шел этим же путем на вертолетную площадку. Тогда ему было куда торопиться. И рядом, тоже быстрым шагом, сосредоточенный, взволнованный и, черт побери, очень красивый, шел Лайт. Цепочка еще болталась между их запястьями, но они не обращали на нее внимания, как и на то, что они уже давно стали более чем союзниками в поисках Киры, и то и другое было данностью, на которую не нужно отвлекаться, но которая всегда с ними. Они и сами стали друг для друга такой данностью.
Но это тоже не могло тянуться вечно. Сейчас явно пришло время разобраться, что они друг для друга значат и что с этим теперь делать. А Лайт уклонялся от всех попыток перестроить их отношения под новую ситуацию. Эти ненужные, лишние, преступные отношения. По совести, их не перестраивать надо было, а перечеркнуть. Но ведь нелогично прогонять человека, которого, в общем-то, любишь, из-за того, что он, как оказалось, не совершал массовых убийств? Значит, они должны были продолжать вместе «работать над этим делом».
L открыл дверь и вышел на мокрую площадку. Дождь его не пугал. Он бы мог сказать, что это его любимая погода, если бы у него, обитателя комнат с компьютерами вместо окон, вообще была любимая погода. Если у него вообще могло быть что-то любимое. Да, считалось, что он обожает сладости, но на самом деле он просто не переносил никакую другую еду. Нравиться или не нравиться могло что-то относящееся целиком к интеллектуальной сфере. Сложная головоломка, необычное дело, в крайнем случае — интересный собеседник. Но материальный мир делился не на приятное и неприятное, а на терпимое и отвратительное. В нём могло быть разнообразие, но не было радости. До этого лета не было.
Мир, шумный, скучный, не допускающий свободы даже там, где о ней говорится во всех лозунгах, мир, жадно глотающий выбрасываемых в него людей, пережевывающий их, пьющий их удовольствия и страдания без разбору, мир, в котором справедливость — исключение, а не правило. Иногда — никому не нужное исключение. Мир, в котором красота обманчива, радость недолговечна и смешана с раскаянием, дружба опасна и мучительна, а правда вынуждена притворяться ложью, чтобы выжить. В котором, в конце концов, любовь всегда оказывается побеждена смертью, хотя непонятно, почему он подумал об этом сейчас, он ведь не собирался ударяться в философию. Может, потому что одновременно пытался понять, действительно ли где-то внизу, в городе, звонит колокол, или это только мерещится ему в сонном шуме дождя, в звяканье капель о спутниковую тарелку, в собственных чересчур ярких от усталости воспоминаниях. Для того, чтобы узнать это точно, нужно было, пожалуй, спросить кого-то еще. Вот только откуда его взять, этого кого-то…
Лайт. Кира. Свет и тьма. Любовь и смерть. Свадьба и похороны. Лезет же всякая ерунда в голову… Если бы оказалось, что Лайт действительно Кира, это значило бы, что никакого Лайта уже нет, о нём можно забыть. Они снова враги и ничего более, и скоро один из них убьет другого. Если судить по всему, что известно о Кире, во имя своих целей он способен уничтожить кого угодно. И к нему нужно относиться так же — как к опасному существу, в котором не осталось ничего человеческого. И кому какое дело, что одному чудаковатому детективу будет одинаково тяжело расставаться как с другом, так и с врагом. Он же живой компьютер, у него не может быть ни любимой еды, ни любимой погоды, ни любимого человека. На то он и воплощение справедливости, разве не так?
Мысли очертили замкнутый круг, внутри которого осталось четкое осознание недолговечности их с Лайтом неприличного сотрудничества — и желание увидеть его еще раз. Не в штабе, на глазах у всех, где жизнь идет по раз и навсегда установившейся рутине. Там-то они, конечно, встретятся еще не раз, но толку от этого не будет. А вот здесь, на этой дурацкой крыше, где дождь отбивает заупокойный звон по спутниковой тарелке… Здесь, может быть, удастся выдернуть Лайта из панциря. Ну, или Киру. Это уже как повезет. А если не удастся, если машина для убийства, принявшая облик симпатичного восемнадцатилетнего паренька, и тут отделается бездушными банальностями, — обрушить на нее всю мощь и безжалостность мировой карательной системы, одним из орудий которой — смертоносным орудием — был сам L… Ну, не так пафосно, разумеется, а то становится непонятно, какая между ними разница. Но смысл его действий будет, увы, именно такой. Догнать и добить.
Если смотреть на дело объективно — L не мог этого не признавать — было бы гораздо лучше, если бы Лайт все-таки оказался Кирой. Если бы человек, с самого начала находившийся под подозрением, через две недели был арестован с железными доказательствами. Еще одна блестящая победа великого детектива L. Не так уж мало времени прошло с тех дней, когда он мог думать так. А сейчас было уже не до объективности. Просто хотелось, чтобы Лайт оказался здесь. Неважно, зачем. Это просто было нужно. Неужели он этого не чувствовал? Неужели был только рад возможности хоть на время оказаться подальше от своего врага-друга-преследователя-возлюбленного?
«Лайт, приди, — беззвучно прошептал L. — Приди. Пожалуйста. Мы ведь всегда угадывали мысли друг друга. Ты же знаешь, что должен быть здесь. Приди…»
Но всё было впустую. Холодный дождь молотил по площадке, разбивая и без того кривые отражения предметов и вздымая мелкие облачка брызг. В перечеркнутом серыми косыми линиями мире не было места для одного откровенного разговора.

Лайт вздрогнул, обвел глазами комнату, убедился, что никто на него не смотрит, и повернулся к экрану, приняв как можно более занятой вид. Нервничать его заставило осознание того факта, что перед этим он минуты три сидел в прострации, глядя на незанятое кресло слева от себя. А это уже совсем никуда не годилось. Только ему не хватало вопросов отца или подколок Мацуды… Что один, что другой уже начинали понимать, насколько обоснованными были давние подозрения Мисы-Мисы, которые когда-то казались блондиночьими глупостями. Миса… Интересно, как она там, пытался перевести свои мысли на более деловой лад юноша. Что она сейчас делает: разговаривает с новым менеджером, гуляет, читает глянцевый журнал, смотрит телевизор, казнит преступников? Но очень скоро Лайт бросил эти попытки. Ему не было никакого дела до Мисы. Ни Лайту, ни Кире. Ни кому-либо еще — похоже, бедная девушка вообще никому на свете не была нужна как человек. Хотя, если подумать, необязательно быть круглым сиротой и приспешником серийного убийцы для того, чтобы окружающие были к тебе равнодушны и ценили в тебе разве что видимость.
Любовь к видимости. Видимость любви. Возможно, ни одно человеческое чувство не выглядит так же, как ощущается. Вот только это совершенно неважно. Имеют значение только собственные чувства, собственные мысли, собственная вера.
А иногда и они не имеют значения.
Лайт снова раздраженно перевел глаза на пустое кресло. Где его черти носят, этого L? Опять он, что ли, «впал в депрессию» от разочарования в своей непревзойденной силе дедукции? Или, наоборот, рыщет где-то за пределами видимости, пытаясь в последнем усилии найти все-таки какие-нибудь еще доказательства вины бывшего главного подозреваемого? Если второе, то что будет лучше — выяснить, что он делает, или продолжать сидеть здесь, притворяясь невинной овечкой? И не покажется ли подозрительным, если он будет подчеркнуто равнодушен к неизвестным действиям напарника и, пардон, любовника?
И не подбирает ли он сейчас обоснования под не имеющее никакого отношения к целям Киры желание найти Рюзаки?
Махнув рукой на все эти противоречивые мотивы и решив положиться на то, что еще оставалось от Лайта-с-амнезией — ведь это его линию поведения надо было продолжать, чтобы не давать лишних поводов для подозрений, — он промотал свежие записи с нескольких доступных ему видеокамер, прикинул, где нужно искать L, и, не глядя на всех остававшихся в комнате, включая Рэм, направился к лестнице.
Но он по-прежнему не знал, чего ждет от этой встречи. Удастся ли ему — Кире — избежать очередной ловушки, которую L не сможет не установить. Удастся ли ему — Лайту — поговорить с Рюзаки мирно и без очередного скандала. Этого он тоже не знал и даже не очень надеялся на лучшее. Так, может, не стоило и пытаться?
Лайт был не из тех, кто отказывается от собственных решений. Но когда до цели оставалось буквально несколько шагов, его всё же что-то остановило. Эта унылая фигура под дождем вызывала слишком уж противоречивые чувства. Главным из которых, пожалуй, было желание прибить это промокшее существо побыстрее, чтоб не мучилось.
Так что Лайт несколько минут стоял у прохода, ведущего на вертолетную площадку, и раздумывал, что делать дальше: позвать Рюзаки, или подбежать к нему и утащить с этой идиотской крыши… или не делать ничего.
Он ведь не принимал никаких решений относительно того, что будет делать, когда найдет L. Он только собирался найти его. Вот — он его нашел. Убедился, что его действия опасности не представляют ни для кого, кроме разве что самого L. И что дальше? Либо этот чокнутый детектив хочет побыть один, и тогда совершенно не нужно ему в этом мешать, либо он ждет здесь его. Лайта. До сих пор любая инициатива L приводила к тому, что Кира всё больше и больше выдавал себя. Конечно, лучше разговаривать с врагом здесь, на крыше, где даже от вездесущих камер наблюдения легко спрятаться, чем позволять ему брать тебя в клещи в присутствии всего штаба. Потом, после того, как L погибнет, нужно было, чтобы ни у кого из полицейских не возникло подозрений, почему это Кира уничтожил его в тот самый момент, когда зашла речь о проверке правила. И все-таки…
Все-таки Лайт не хотел заговаривать с L сейчас. Если бы еще не эта дурацкая ссора… Они действительно не в состоянии сейчас даже просто общаться без того, чтобы вываливать друг на друга какие-то придуманные обиды. О каком серьезном разговоре может идти речь? Где сейчас Лайт возьмет ледяное спокойствие и ясность мышления, необходимые, чтобы быть на равных с умным и опасным собеседником?
Ему всё еще очень хотелось, чтобы Рюзаки обернулся и подошел. Хотелось обнять его — Лайт почти физически ощутил прикосновение к холодной коже, — согреть своими руками, содрав мокрую футболку. Вытереть башку полотенцем. Это ведь всё было в порядке вещей. Один, последний раз они могли бы это себе позволить.
Кира ничего не имел против этого. Против был Лайт. Всё, что осталось от него, обиженное, влюбленное и злое, предпочитало тосковать в одиночестве, глядя, как торчит под дождем его столь же одинокий враг, поджидающий его, чтобы сказать что-то на прощание, или спасти, или убить… Неважно. Кира сам себя убивал и спасал, в помощи L он не нуждался.
Бросив прощальный взгляд на площадку, Лайт развернулся и, стараясь ступать как можно тише, пошел обратно в штаб.

L устало прошел в комнату. Сброшенная им на ходу футболка глухо шлепнулась на кровать. Через пару секунд и он сам сел рядом. Стащил с головы влажное полотенце, после нескольких минут вытирания показавшееся таким стылым и насквозь пропитанным водой, что альтернатива остаться с мокрыми волосами перевесила. Попытался сконцентрироваться на основной задаче. Лайт не пришел. Вопреки всем ожиданиям и расчетам. Не захотел выяснять отношения, и разузнавать, что там дальше с расследованием, тоже не захотел. Может, он все-таки, несмотря на целый год обоснованных подозрений, действительно не был Кирой? Может, действительно всё зря и даже интуиция L — достаточная, между прочим, чтобы увидеть в бредовом «покажем друг другу своих богов смерти» не меньше, чем другие видят в возникшем посреди улицы гигантском скелете со змеиными глазами, и заранее грохнуться на пол вместе с креслом, — на этот раз дала сбой? Так или иначе, на всякий случай он попросил позвонившего Ватари пока не сообщать штабу о том, что есть возможность проверить тетрадь. Этот козырь надо было приберечь на более удачный момент, сейчас он был не в состоянии разыграть его достаточно эффективно.
Кто-то их, получается, подставил — Лайта с Мисой. Надо его найти. Всё просто. А его, L, подставили собственные не очень возвышенные желания: поговорить с умным человеком, посмотреть через плечо чужие порножурналы, довести невыносимо аккуратного мальчика до состояния грязного взлохмаченного затравленного звереныша. Приковать кого-нибудь к себе наручниками и посмотреть, что будет дальше. Миса называла его извращенцем… Если бы всё было так просто. Не извращенцем он был, а полным психом. Их там целый приют был таких. Слишком умных, чтобы быть нормальными по человеческим меркам, и даже достаточно умных для того, чтобы это хорошо понимать. Знающих о разнице между живым человеком, существующим, страдающим и радующимся независимо от твоего сознания, и элементом схемы, которую ты строишь у себя в голове, — но не склонных учитывать эту разницу в своих действиях.
Однако сейчас думать обо всём этом совсем не хотелось, как и о чём-либо другом. Вроде ничего и не случилось. Никто не узнает о том, что великий L как-то раз ошибся в своих расчетах. И что он полчаса торчал под дождем, надеясь встретить мальчишку, который морочил ему голову рассказами о вечной любви. Красота! Триумф интеллекта и пир духа.
Кто-то их подставил. Всё так просто, казалось бы. Перебрать знакомых Лайта, тех, кто мог заметить слежку за ним и позже, когда он сам себя посадил под замок, учесть в своих планах его отсутствие. Найти пересечение знакомых Лайта со знакомыми Мисы. Всё так просто, но, господи боже мой, как же не хотелось этим заниматься. Всё существо L протестовало против этого «естественного» развития событий. Хотя, казалось бы, что еще нужно? Не такой жесткий поворот от первоначальной версии и Лайт в качестве уже не подозреваемого, а полноправного участника расследования…
Нет. Всё это никуда не годилось.
Лайт был не из тех, кем можно манипулировать без угрозы для собственной жизни. Конечно, он еще очень наивный и запальчивый к тому же… И, наверное, не так уж трудно заставить его повести себя так, как нужно врагу. Но представить, чтобы Лайт оказался не способен заметить, как кто-то толкает его к пропасти, L не мог. Либо поблизости от Лайта не было никого связанного с Кирой, либо он и был Кирой. Но он никак не мог быть Кирой, правило тринадцати дней запрещало принимать эту вероятность в расчет. Наверное, все-таки не надо было откладывать проверку. Раньше L всегда умудрялся продвигаться вперед независимо от результатов своих действий, это было его сильной стороной. Почему же сейчас он остановился перед решающим шагом?
Гром шарахнул так, что, казалось, всё здание содрогнулось. L от неожиданности подскочил на кровати. Свет мигнул пару раз и снова загорелся ровно. Похоже, молния попала прямо в небоскреб. Возможно, в ту самую антенну, около которой он только что стоял. Или просто в крышу рядом с антенной — молнии иногда ударяют в самые неожиданные места, казалось бы, надежно защищенные громоотводами, вроде бы это как-то связано с космическими лучами, оставляющими в воздухе дорожки заряженных частиц. Интересно, если бы он по-прежнему был там, на крыше, остался бы он в живых? Или его неестественное существование наконец закончилось бы?
«Лайт, приди хотя бы сейчас», — снова пробормотал L и замолк, так неуместно прозвучали эти слова в пустой и уже тихой комнате, освещенной недобро помаргивающим светильником. Комнате на одного человека. Теперь уже навсегда на одного.

Лайт даже не обернулся, когда L вернулся в штаб. Только чуть скосил глаза. Пальцы его продолжали размеренно нажимать клавиши. Сейчас он делал вид, что ищет жертв Киры, убитых не сердечными приступами до передачи тетради Хигути. Понятное дело, «находить» Сибумару Тако, сбитого грузовиком напротив магазина, в котором нередко закупался Лайт, он не был намерен. Оставалась, конечно, опасность, что L перепроверит его данные, и тогда незадачливый мотоциклист привлечет к себе еще большее внимание, чем если бы он просто числился в списке. Так что Лайт на всякий случай «выпустил из виду» еще несколько несчастных случаев с летальным исходом, приключившихся с не совсем законопослушными людьми в самых разных районах Токио. Жаль, что не было способа сейчас каким-то образом навлечь подозрения на Мису. Ну да неважно, продолжившиеся казни говорят сами за себя.
L молча сел рядом. Лайту стало не по себе. Были ли причины демонстративно молчать у невиновного Лайта? А у Киры? Какие еще выводы сделает это лохматое чудовище (от слова «чудо», разумеется) из такой вот неожиданно проснувшейся увлеченности делом в ущерб личным вопросам?
Дать на эти вопросы однозначный ответ Лайт не мог, поэтому все-таки повернулся к Рюзаки.
— Где тебя носило? — спросил он. — Ты в ванной был, что ли?
— Я думаю, Лайт-кун прекрасно знает, где меня носило, — холодно отозвался L.
— Я думаю, в ванной ты мог побывать в любом случае.
— Если тебя это действительно так интересует, могу сказать, что меня там не было.
— Да, это меня действительно интересует, — сказал Лайт и хотел добавить что-то еще, но промолчал. L тоже не стал продолжать разговор. Вместо этого он налил себе кофе. Казалось, что сейчас будет очень кстати что-то горячее и сладкое. Что, выпив чашку кофе, он вернет себе способность ясно мыслить и не отвлекаться ни на сквозняк, неприятно холодящий мокрую голову, ни на свою депрессию от второго и окончательного крушения основной версии, ни на сложные взаимоотношения с бывшим подозреваемым. Но ожидания эти не оправдались. Сколько сахара L ни кидал в чашку, результат был в лучшем случае безвкусным.
Отодвинув чашку, на дне которой плескалась темная жижа непереносимой для нормальных людей концентрации, он съежился в кресле. Со стороны это выглядело так, будто он о чём-то усиленно думает. Усомниться в этом мог разве что Лайт, но ему тоже было не до того.
— Свет отключался, — сказал неизвестно зачем Мацуда. — Минуты на три. Но компьютеры остались включенными.
Лайт страдальчески закатил глаза. Он, в общем-то, хорошо относился к Мацуде — насколько он вообще мог к кому-то хорошо относиться. Но эта манера говорить всякую чушь в самый неподходящий момент и рассуждать о чём-то давно понятном всем, кроме него…
— Перегрузка сети, — без всякого выражения ответил L, понимавший, что обращено это может быть только к нему: все остальные и так знали, что свет отключался, и с ними Мацуда устройство местной электропроводки уже обсудил. — Молния попала в крышу здания штаба. — И, как ни тошно было возвращаться к старому, не смог удержаться от того, чтобы соврать: — Через несколько секунд после того, как я оттуда ушел.
Сказав это, он перевел взгляд на Лайта. Тот почувствовал — или просто догадался, — что на него смотрят, и обернулся. Их глаза встретились, глаза двух лжецов, настолько прожженных, что стесняться друг друга уже незачем.
— Поэтому я и спросил, где ты был, — сказал Лайт. — Но поскольку ты пришел живой и невредимый, поводов для волнения уже не было.
Он действительно на какой-то момент испугался. Как Кира он мог побаиваться, что Рэм, не дожидаясь, пока L припрет ее любимую Мису к стенке, записала в своей тетради что-то вроде «Икс Игрекович – 16:11, удар молнии», спасая себя от героической смерти и лишая самозваного бога красивой победы. А как Лайт… Как Лайт он просто испугался — что взять с мальчишки в состоянии постоянного нервного напряжения. Так или иначе, он быстро понял, что L в безопасности, и постарался забыть о своей постыдной слабости, даже если со стороны она и выглядела как нормальное беспокойство за друга.
— Хорошо, что я не нуждаюсь в том, чтобы делиться с окружающими своими переживаниями, — сухо прокомментировал L.
Лайт почувствовал, что выражение лица у него сейчас не самое участливое, и уставился в экран. Ему ужасно хотелось снова, как раньше, врезать этому «Рюуге Хидэки» по физиономии. Но сейчас он не мог себе этого позволить. С такой ненавистью можно и насмерть прибить, а это ему совсем не нужно.
— Лайт, — это Айзава решил как-то исправить атмосферу, засоренную безуспешно скрываемыми личными терками, — вырисовывается что-нибудь с нестандартными смертями?
— Ничего интересного, — отозвался Лайт. — Смертность среди преступников, если не считать сердечных приступов, почти не изменилась. Это довольно опасная «профессия», как вы понимаете. Немного чаще, хотя и не в таких масштабах, как при Хигути, начали умирать чиновники и крупные бизнесмены, но это началось позже, чем казни преступников. Вероятно, это связано с тем, что смерть от болезни нельзя назначить на любое время, то есть записывать их Кира мог и раньше. Но точно мы этого не узнаем, пока не поймаем Киру и не найдем его тетрадь.
Айзава кивнул. L рассеянно слушал эти обтекаемые рассуждения. Потом решил все-таки допить кофе. Но, когда он пододвинул к себе блюдце, лежавшая на нём ложечка качнулась и кувыркнулась вниз, ударившись об пол с неприятным звяканьем.
В том, чтобы реагировать на мелкие житейские неприятности с руганью и нечленораздельными звуками, L тоже не нуждался. Он только проводил ложку тоскливым взглядом, убедился, что она оказалась на полу, а не застряла где-нибудь в кармане джинсов, и потянулся за ней, стараясь не навернуться со стула или вместе со стулом. Голова противно заныла от этой неурочной акробатики. Но об этом лучше бы было не задумываться, потому что, стоило отвлечься, как он тут же потерял равновесие и почувствовал, что валится на пол.

— А у вас что-нибудь вырисовывается? — спросил Лайт полицейских.
— Пока ничего, — мрачно сказал Айзава. — Точнее, ничего нового. То же, что и у тебя. Если он и убивал кого-то раз в две недели, на статистику это не влияло. Какие срезы ни брать, закономерностей в них не прослеживается. Можешь сам посмотреть.
Лайт, прекрасно знавший, что в эпоху третьего Киры другие тетрадки людьми не использовались, нехотя встал, чтобы подойти к другому компьютеру. Было в списках Айзавы одно имя — Канебоси Гиндзо, бизнесмен, откинувшийся как раз в момент сделки Хигути с Мисой, — которое бросилось ему в глаза в первый же день после возвращения тетрадки, но до сих пор не привлекло внимания остальных, и Лайту очень не хотелось указывать на него самому: и Рэм не нужно злить так уж откровенно, и полицейских наводить на мысль, что L все-таки прав и Миса действительно может быть вторым Кирой. А пропустить такое очевидное несоответствие — опять навлечь подозрения L уже на себя самого. Так что Лайт не знал, как лучше вести себя с этими злосчастными «срезами».
В этот момент динькнула ложка, упавшая на пол. Лайт повернул голову на звук, и взгляд его задержался на L, странно скрючившемся на стуле. За несколько месяцев более чем близкого знакомства Лайт изучил «Рюугу Хидэки» лучше, чем кого-либо еще из своих друзей, и, хотя многие его поступки по-прежнему были непредсказуемыми, замечать разницу между чем-то обычным и чем-то необычным все-таки не составляло труда. Сейчас ощущение чего-то пошедшего не так и понимание, что же сейчас произойдет, было слишком сильным.
Так и не успев проанализировать ситуацию, дать ей оценку, рассчитать последствия своих действий и так далее, в общем, не успев сделать ничего, что должен делать уважающий себя строитель и повелитель нового мира, когда его противник падает со стула у него на глазах, Лайт кинулся на перехват. Но тоже не удержал равновесие, и на пол они плюхнулись вместе: Рюзаки в объятиях Лайта.
— Что с тобой? — испуганно — и немного разочарованно — спросил Лайт, помогая L встать.
— Ничего настолько опасного, чтобы так волноваться. Я просто потерял равновесие, — L выпрямился — насколько это слово вообще можно применить к его осанке — и внимательно посмотрел на Лайта. Тот нервно усмехнулся:
— У меня не было серьезных причин думать, что это опасно. Я просто испугался.
— Ты же знаешь, со мной такое бывает.
— Да, именно поэтому я успел тебя поймать.
L чувствовал, что проигрывает эту маленькую словесную перепалку, начатую на таких выгодных для него условиях. Но это ему, честно говоря, было совершенно всё равно.
— Будет лучше, если ты продолжишь свой путь, Лайт-кун, — сказал он, с опаской вскарабкиваясь обратно на стул. — Ты, кажется, собирался просмотреть данные по подозрительным смертям за последние три месяца.
— Как скажешь, — сухо ответил Лайт и действительно прошел дальше, к удивленно следящим за всей этой сценой полицейским. Пару минут он сердито вглядывался в экран. Ни на какого Канебоси Гиндзо он, разумеется, указывать не стал, решив в случае чего использовать неблагоприятную психологическую обстановку в качестве отмазки для своей невнимательности. Потом со спокойной совестью — но не с легким сердцем — вернулся на свое место.
— Там действительно ничего нового? — спросил Рюзаки хрипловато. Лайт кивнул. Потом сказал — голос против воли получился каким-то обиженным:
— Я только хотел спросить, ты вообще нормально себя чувствуешь?
— Не надо отвлекать меня странными вопросами.
— Я ни от чего тебя не отвлекал. И вопрос это не такой уж странный. Ты… — Лайт замялся. — У тебя точно температуры нет?
— Температуры?
— Да, — Лайт начал злиться из-за того, что приходится говорить слишком подробно о том, о чём говорить вообще не хочется. — Ты какой-то… горячий.
— Для меня это нормально, — ответил L, издевательски, как показалось Лайту, глядя на него. — Ты это знаешь, не при твоем отце будь сказано, лучше кого-либо другого.
— Не говори ерунды… Именно потому, что я знаю, какой ты обычно…
— Хватит шептаться! — устало прикрикнул на них Сойтиро. — Слушайте, мне не нравится вот этот бизнесмен. Он полностью вписывается в стратегию Хигути, но в тетрадь он, как я понимаю, не записан.
— Ни под одну из неидентифицированных жертв он не подходит? — спросил Лайт для проформы. Мысленно он проклинал дотошность полицейских, но это не должно было отражаться на его лице. Правда, изобразить искреннюю заинтересованность тоже не очень получилось, так что Лайт выглядел идеально спокойным.
— Нет, его имя точно настоящее, и потом, те двое записаны гораздо раньше… А этот должен бы быть на последних страницах.
— Или на обрывке. Рюзаки, ты ведь говорил, что кого-то могли записать на оторванном уголке? — Лайт повернулся к L. — Возможно, это был как раз он.
— Но зачем это могло быть ему нужно? — резонно спросил L. — У него есть целая тетрадь. Что особенного в этом… — он покосился на соседний экран, — Канебоси Гиндзо, что его имя нельзя было записать в тетрадь?
— Ну, возможно, — Лайт искренне пожалел о том, что приходилось выверять каждое слово: как быстро он бы раскрутил этот вопрос, если бы не был Кирой и сообщником Мисы! — возможно, у него не было при себе тетради и он носил с собой бумажку, чтобы записать кого-нибудь при необходимости. Но, в конце концов, мы ведь до сих пор не знаем точно, можно ли убить человека записью на таком обрывке. Есть и другой вариант: Хигути записал жертву в тетради, но потом зачем-то вырвал лист… Рюзаки, ты меня слушаешь?
— Очень внимательно, — сказал L, шмыгнув носом. — Он записал бизнесмена в тетрадь, а потом выдернул лист и, допустим, сжег его. Он мог это сделать. Но зачем?
— М-м… Ну, он мог передумать его убивать и надеялся, что таким образом отменит казнь. А потом не успел или, скорее, это просто невозможно. Рэм, — как же не хотелось Лайту сейчас разговаривать с шинигами, портя таким образом идеальную схему своей двойной победы, пусть вынужденной, но восхитительно красивой, и все-таки он развернулся на своем стуле и задал этот вопрос: — если имя человека записано в тетрадь, можно сделать что-то, чтобы оставить его в живых?
Рюук когда-то сказал, что сделать ничего нельзя, любой, кто записан в тетрадь, обречен. Интересно, подумал Лайт отстраненно, почему он был так уверен именно в этом свойстве тетради? Уж кому-кому, а Рюуку вряд ли когда-либо могло понадобиться спасать уже записанного человека. Так или иначе, Рэм, что бы она на самом деле ни знала о тетрадях, продолжала гнуть свою линию:
— Богам смерти нет необходимости уничтожать записи. Все люди когда-нибудь умирают, нам нет разницы, произойдет это раньше или позже. Поэтому знание о том, как отменить запись и можно ли это сделать, для меня бесполезно.
— А если сжечь один лист? Опасно ли уничтожать часть тетради или это разрешено делать?
Тут Рэм могла говорить более свободно. Насколько она могла видеть, здесь ее никакие ловушки не подстерегали — ни от L, ни от этого Ягами Лайта, обманувшего ее Ягами Лайта, которого она сверлила ненавистным взглядом, но сделать ничего не могла.
— Мне известны такие случаи. Если уничтожить один лист, владелец тетради остается в живых.
— Значит, Хигути точно это делал! — вмешался в разговор Мацуда. — Или эти «случаи» и есть случай с Хигути, или она ему рассказала о том, что это возможно!
— То, что Хигути мог это сделать, еще не значит, что Хигути это сделал… — пожалуй, слишком многозначительно сказал Лайт.
— Сделал, не сделал… — пробурчал Айзава. — Толчем воду в ступе.
По логике вещей сейчас кто-нибудь должен был спросить Рэм напрямую, вырывали из тетради листы или не вырывали. Но так сложилось, что разговаривали с богом смерти только L и — с совсем недавнего времени — Лайт. А сейчас Лайт молчал. L, казалось, собирался что-то сказать, но вместо этого только чихнул и отвернулся. Айзава вздохнул. За недолгое время отсутствия он успел забыть, как невыносимо может быть любое взаимодействие с этим чокнутым супердетективом.
«Ну почему он не сказал, что это может быть как-то связано с Мисой?» — нетерпеливо подумал Лайт, но тоже промолчал.

— Ты сегодня спать собираешься? — спросил Лайт.
— Ты же видишь, что нет, — угрюмо ответил L. Рассыпанные по столу облупленные мармеладные мишки, казалось, смотрели на Киру с такой же укоризной, как и сам детектив.
— Неважно выглядишь, — сказал Лайт.
— Ты опять за старое?
— Не такое уж оно старое. До сегодняшнего дня ты выглядел… Не сказать чтобы хорошо, но желания сообщать тебе об этом у меня не возникало.
— Замечательно, ты сообщил. Что дальше?
— Да ничего. Слушай, что ты бесишься?..
— По-моему, бесишься здесь ты.
Лайт потер руками лицо, пытаясь сосредоточиться. Потом снова посмотрел на L.
— Я сам за то, чтобы закончить уже с этим делом побыстрее, но с такой продуктивностью…
— И что ты предлагаешь? Пойти спать?
— Да я вроде ничего не предлагал. Просто спросил.
— Лайт, я сейчас правда не в таком состоянии, чтобы вести бессмысленные разговоры ни о чём.
Лайт прикрыл глаза. Чёрт, как же ему сейчас хотелось всё отменить. Но ради строительства нового мира и бла-бла-бла сейчас было необходимо, чтобы L начал подозревать Мису, чтобы L решил проверить тетрадь, чтобы он умер. А значит, нужно было продолжать разговор, пытаясь вывести его на правильные темы.
— Хорошо, поговорим о чём-нибудь более осмысленном.
— Хорошо. Говори.
— А тебе точно нечего сказать?
— Извини, но нет. Сейчас мне интереснее, что скажешь ты.
— Что скажу я? Почему? Кажется, не я здесь величайший детектив и всё такое. Или ты опять устраиваешь мне какую-то дурацкую проверку?
— Ты остался здесь после смерти Хигути, значит, ты посчитал, что можешь еще много привнести в это дело. Сейчас твоя помощь нужна как никогда. Так что и без проверки у меня есть причины быть внимательным к тому, что ты говоришь.
— Значит, факта проверки ты не отрицаешь? Несмотря на то, что теперь я уж точно не могу быть Кирой?
— Мне всегда интересно то, что ты делаешь и говоришь, — туманно ответил L.
Лайт нахмурился. Ему не нравилось, какое направление принимает эта милая беседа. А еще он вдруг вспомнил, как L назвал его своим возможным преемником, но почему-то больше ни разу к этой теме не возвращался. Ладно, это сейчас не самый срочный вопрос.
Что действительно требовало безотлагательного решения, так это, чёрт побери, здоровье L, которому вздумалось в самый неподходящий момент полезть на крышу и простудиться, из-за чего он теперь, вероятно, не может сложить два и два и поэтому не спешит с выводами насчет фальшивых правил. Учитывая, как увеличивает каждый час промедления опасность того, что всплывут какие-нибудь новые доказательства их вины — теперь уже очевидные для всех, — надо было как-нибудь незаметно подтолкнуть L к решению проверить тетрадь, будь он хоть десять раз больным. Но как это можно было сделать? У него и так уже было всё, что нужно: тетрадь, возобновившиеся убийства, целый мешок весенних улик, а теперь еще этот бизнесмен, откинувший коньки во время отлучки Мисы, так что еще ему было нужно?
— Мне ведь тоже интересно знать, что ты думаешь, — сказал наконец Лайт. — А ты лишаешь меня этой возможности. Хотя сейчас мы стали партнерами и ты мог бы доверять мне больше, чем раньше…
— Дело еще не закрыто.
— Ты хочешь сказать, что я всё еще могу оказаться Кирой? Несмотря на то, что я никак не мог пользоваться такой тетрадью?
— Ничего нельзя сказать определенно… Пока мы не найдем первого Киру и не узнаем всю последовательность его действий с самого начала… Извини, — он отвернулся и снова чихнул.
— А если мы никогда не узнаем эту последовательность? — Лайт начал злиться. — Если будет так же, как с Хигути, и он умрет в тот момент, когда мы припрем его к стенке? Что, я так и останусь подозреваемым до конца жизни?
— Получается, так. Но не беспокойся, если после этого убийства прекратятся, мне будет всё равно, был ты когда-то подозреваемым или нет.
— И… как мне это расценивать? Как личное благодеяние?
— Нет. Всего-навсего как следование здравому смыслу. Лайт…
— Что?
— Давай не будем сейчас говорить о моих подозрениях в твой адрес. Мне действительно очень плохо, не надо делать еще хуже, ладно?
— Значит, ты действительно заболел? — Лайт и сам удивился, что сказал именно это — раньше, чем задумался, что можно сказать.
— А что, не видно?
— Некстати… — вздохнул Лайт. Совершенно искренне, разумеется. — Простудился? Там, на крыше…
— Я никогда не простужаюсь. Во всяком случае, от такой ерунды.
— Ну тогда, наверное, твой организм решил, что со смертью Хигути всё закончится, вот и…
— Я думаю, — сказал L с чуть заметной усмешкой, — мой организм все-таки умнее.
— Значит, твой очень умный организм все-таки не рассчитывал, что кто-то потащит его на крышу в грозу.
— Раз уже это так тебя волнует, не забывай, что «кто-то» мог бы стоять там поменьше, если бы кто-нибудь его оттуда увел.
— Я думал, тебе захотелось побыть одному. После того, как ты был ко мне прикован…
— Значит, мы просто друг друга не поняли.
— Значит, так. А что сейчас делать-то? Ты не можешь продолжать работать в таком состоянии.
— Только это я в таком состоянии и могу.
— Да? Действительно можешь? Что-то я этого не вижу.
— Хорошо, тогда сделай из имеющихся данных какой-нибудь вывод, который мог бы сделать я. Произнеси это вслух.
— На что ты опять намекаешь?
— На то же, на что и ты.
— Так, ты меня совсем с толку сбил, — Лайт снова тряхнул головой, разгоняя туман в мыслях. — Ты хочешь сказать, что мы оба думаем об одном и том же, но молчим, и делаешь какие-то выводы уже из этого молчания. И, поскольку сейчас мы говорили о деле, а не… о наших личных взаимоотношениях, то и умолчания наши лежат в области дела. Но ведь с таким же успехом я могу сделать аналогичные выводы из твоего молчания. Разве не так?
— Ты хочешь сказать, что у тебя есть основания подозревать меня?
— Ну… Нет, — поправился Лайт, сообразивший, что зашел слишком далеко, да еще и не туда, куда нужно. — Ты не можешь быть Кирой. Я ведь тоже видел тебя двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Ты никого не записывал ни в какие тетради и не делаешь этого сейчас. Хотя, конечно, ты единственный, кто при виде бога смерти не заорал от ужаса… Ладно, ладно, не буду ерунду говорить.
— Это радует.
— Что?
— То, что ты не будешь говорить ерунду.
Лайт стиснул зубы. От накатившего чувства болезненной нежности, казалось, сейчас слезы брызнут из глаз. Чёрт, чёрт, чёрт. Он не должен был что-то чувствовать по отношению к этому лохматому парню. Его любил Ягами Лайт, беспамятная кукла, созданная ради реализации плана, того самого, который сейчас рушился, как карточный домик, это был Ягами Лайт, а он Кира, он хочет только одного — убить, убить, убить, увидеть его смерть, засмеяться ему в лицо, сплясать на его могиле, он ничего другого не должен хотеть, господи, господи, господи, за что ему всё это, за что им обоим всё это?
— Прости, — выдавил он из себя. — Прости, я веду себя как бессердечная сволочь.
— Да нет, что ты. Ты прекрасно себя ведешь.
— Издеваешься?
— Ни капельки.
Тут повисла очередная унылая пауза, которую Лайт, пришедший в себя довольно быстро, нарушил словами:
— Ты сообщил Ватари, что болен?
— Нет.
— А когда сообщишь?
— Надеюсь, что никогда.
— Уж он-то тебе плохого не посоветует.
— Я лучше знаю, что для меня плохо, а что хорошо.
— Твой умный организм знает?
— Да.
Еще несколько секунд они молчали. Потом Лайт сказал:
— Я пошел спать. И тебе советую.
— Спокойной ночи, — L пожал плечами и сделал попытку повернуться к компьютеру.
— И тебе хорошей ночи… — буркнул Лайт. L снова посмотрел на него, но ничего не сказал.

Лайт ожесточенно плюхнулся на кровать. Уходить как раз сейчас, когда всё должно было вот-вот решиться… Если L, он же Рюзаки, он же Рюуга Хидэки, он же великая любовь всей его жизни — в общем, если всё это отбросит коньки в момент, когда он, Лайт, будет дрыхнуть в своей комнатке, это будет уже совсем ни на что не похоже! Но можно ли было рассчитывать, что L начнет предпринимать какие-то активные действия против Мисы прямо сейчас? Нет, к этому дело явно не шло. А отдыхать когда-то надо. Разные загадочные англичане с умными организмами могут, конечно, не спать по неделе, но Лайт все-таки был человеком… Во всяком случае, еще несколько дней назад считал себя таковым.
Закрыв глаза, он пытался успокоиться, глядя на расплывающиеся в черноте разноцветные пятна. Осталось совсем немного, L обязательно решит испытать тетрадь или хотя бы снова установить слежку за Мисой, он, конечно, нестандартно мыслит, но даже он не сможет продолжать расследование, оставив в тылу такой горячий вопрос, он должен будет удостовериться в истинности всех правил, и как только он примет такое решение — он погибнет… У Рэм нет никакого другого способа спасти Мису, кроме как убить его, она не сможет выйти за пределы здания, не сможет поговорить с Мисой или отдать кому-нибудь свою тетрадь, она ограничена в действиях так же, как и сам Лайт, они друг для друга неподъемный груз, который нужно сбросить… Они связаны… Связаны, как Лайт и L…
Тяжело быть богом нового мира, тяжело быть одновременно Кирой и Ягами Лайтом, нельзя позволить себе просто любить кого-то или даже просто ненавидеть, нельзя положиться и на чужую любовь или ненависть, всегда притяжение борется с отталкиванием и наоборот. Никто на всей земле не позволит ему быть и Лайтом, и Кирой. Кроме L, потому что только L на всём белом свете нужны они оба…
С этой парадоксальной мыслью Лайт заснул. Где-то через полчаса проснулся, потому что вдруг вообразилось, что цепь еще прикована к его руке, а где-то на другом конце этой цепи еще есть Рюзаки, он где-то поблизости, и его надо найти… Несколько минут он пытался придумать, что со всем этим делать, потом вспомнил, кто он и где находится, помянул недобрым словом все эти стирания и возвращения памяти и снова заснул, теперь уже до утра.
Разбудил его на этот раз телефонный звонок. Лайт сонно потянулся к мобильнику и поднес его к уху.
— Алло?
— Лайт, ты еще спишь? — да, только Мацуда может так формулировать вопросы…
— Нет, не сплю. Что-то случилось?
— Вообще-то да. Рюзаки заболел…
— Он еще вчера заболел.
— Да, но сегодня Ватари сказал, что он сильно заболел, и утащил его в спальню. Я спросил Рюзаки, говорить тебе или нет, он ничего определенного не сказал, но я подумал, может, тебе надо это знать…
Лайт мог только надеяться, что эти «думы» связаны с его ролью в расследовании, а не с излишней информированностью Мацуды об этой близящейся к финалу дурацкой любовной истории. Но оснований для надежды было мало. Ладно, чёрт с ним, с Мацудой, он опасности не представляет, потому что ни Мисе, ни отцу лишнего болтать не будет. Всё остальное неважно. Что важно — так это что L заболел. Какой-то компьютер у него будет и «в спальне», но взял ли он тетрадь? Сможет ли Рэм последовать за ним? Так, значит, нужно собрать в одной комнате L, Рэм и тетрадь, а для этого нужно оказаться там самому. Причем как можно быстрее.
— Значит, он у себя? — спросил Лайт вместо приветствия, заглядывая вниз с лестницы. Рэм еще была тут. Все-таки придется действовать…
— Ой… Да, там, — отозвался Мацуда, торопливо сворачивая какое-то окно.
— А тетрадь, я так понимаю, здесь?
— Да, про нее он ничего не сказал…
— Может, — Лайт спустился на несколько ступенек, — лучше оттащить ее к нему? Чтобы он потом не говорил, — здесь положено было мило усмехнуться, показывая, что это шутка и на самом деле всё прекрасно, — что кто-нибудь из нас записал кого-нибудь на листе и съел его…
— Да, — сказал Мацуда, засмеявшись, — хорошая идея. Но вообще-то вряд ли ему это будет интересно.
— А что, всё так плохо? — посерьезнел Лайт.
— Да нет, вроде просто простыл. Да ты и сам видел вчера.
— Да уж… Ладно, возьму тетрадь… Может, пойдем вместе? Ну, чтобы был свидетель того, что я не припрятал пару листов по пути.
— Не принимай ты эти подозрения так близко к сердцу, это он так, по привычке… Нет, я-то с тобой пойду, конечно… Только тетрадь понесешь ты, ладно?
— По правде, мне не очень хочется лишний раз трогать эту штуку, но раз уж вы тоже против, — Лайт развел руками, — придется мне ее взять.
— Спасибо…
— Да не за что, — Лайт легкой походкой приблизился к столу, поднял тетрадь, сдул с нее мармеладные крошки и пошел к лифту в сопровождении Мацуды, который явно хотел что-то еще сказать, но не решался. — Что-нибудь еще нового есть? Что-то нашли интересного после того, как я ушел?
— Нет, остальные тоже разошлись быстро. Только я и засиделся.
— Значит, никто не говорил, что я не имел права уходить?
— Нет, ты что… Всем уже спать хотелось. Хотя, конечно, хочется уже, чтобы всё это быстрее закончилось…
— Да, — сказал Лайт без всякого выражения. — Хочется, чтобы это побыстрее закончилось… Так, вот мы и пришли.
— Только вот как мы войдем? — задумался Мацуда. — Тут везде карточки нужны…
— Не проблема, — улыбнулся Лайт, доставая свой «ключ». — Во всяком случае, я рассчитываю, что меня еще не лишили прав доступа. Ладно, тогда я один пойду, наверное?
— Круто! — воскликнул Мацуда. — Конечно, я в коридоре подожду, а если тебя не выгонят через полминуты вместе с тетрадкой, пойду себе в штаб, так?
Лайт кивнул и приоткрыл дверь.
— Да входи уже, — послышался из-под одеяла хриплый раздраженный голос. — И провожатого своего отпусти. И тетрадку на стол положи, а то ты с ней подозрительно красиво смотришься.

Лайт обалдел от такого приветствия. За полгода знакомства он ни разу не видел — точнее, не слышал — от «Рюуги Хидэки» ничего настолько эмоционального. Пожалуй, стоило подержать его полчаса на крыше, чтобы дождаться от него хоть какого-то открытого выражения своих чувств, пусть даже такого ядовитого.
В комнату вошла Рэм. Разумеется, молча, только чуть слышное шипение ознаменовало ее эффектное просачивание сквозь стену. Лайт вздохнул и положил тетрадь рядом с компьютером.
— Как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, отвратительно. — L наконец высунул голову из-под одеяла, смерил Лайта и Рэм долгим туманным взглядом и снова скрылся из виду. Лайт подошел поближе.
— Я что-нибудь могу для тебя сделать?
— Например?
— Не знаю… Принести что-нибудь, например… Или просто побыть здесь…
— Лайт-кун, если ты осмотришься по сторонам, ты увидишь, что тут есть я, ты, бог смерти, два выключенных компьютера, — на середине этой тирады он закашлялся, но все-таки дотянул ее до конца: — но при этом здесь отсутствует Ватари. Как ты думаешь, почему?
— Ну… Как сказал бы ты, вероятность восемьдесят пять процентов, что ты никого не хочешь видеть. А с вероятностью пятнадцать процентов ты хотел видеть именно меня.
— Почему ты не учел вероятность того, что я хочу видеть Рэм? — Лайту это показалось или L действительно усмехнулся, говоря это? — Ладно, проверку ты прошел, садись.
— Какую проверку на этот раз? — мрачно спросил Лайт, присаживаясь на край кровати.
— На соответствие моему настроению.
— И какое у тебя настроение? Тоже отвратное?
— Более чем. Что еще ты мне принес, кроме тетрадки и шинигами? Я имею в виду, какие новости?
— Да никаких, — пожал плечами Лайт. — Кроме того, что я без тебя скучаю.
— А-а… Ну что ж, хорошо, что наше расставание будет относительно постепенным.
— Что?
— Сначала мы будем расставаться только на ночь, потом на половину дня… потом станем встречаться раз в день, раз в неделю, пока не перестанем видеть друг друга совсем. Или ты предпочел бы покончить с этим раз и навсегда? Но у тебя была такая возможность, ты сам выбрал остаться здесь.
— Перестань!
— Что тебе все-таки надо, Ягами Лайт?
— Ну… Мы вроде как уже много раз об этом говорили. Мне надо поймать Киру.
L поморщился.
— Поймать Киру, отомстить за всё, через что тебе пришлось пройти… Ты сам-то в это веришь? За то, что ты просидел целый месяц в подвале, Кира и L ответственны в равной степени. Мне ты тоже хочешь отомстить?
— Это… Это провокационный вопрос, причем неудачный. Я знал тебя еще до того, как ты посадил меня под наблюдение. Я знал, насколько для тебя важно раскрыть именно это дело, для меня это тоже было важно, из-за отца, и, в конце концов, равную ответственность, как ты говоришь, несут не двое, а трое: Кира, ты и я.
— Ты поздно об этом вспомнил, — L улыбнулся краем губ.